Упадок Русской империи - как исторический факт

Нации не может погибнуть, разве что от самоубийства» Ралф Эмерсон «Пресвитлийшого и високостольнишого властителя нашего, во всей поднебесной единого христианам царя и верховоды святых божьих престолов, святая вселенская церковь, которая вместо римской и константинопольской есть в богоспасенному граде Москве [в соборе] святого и знаменитого успення пречистой Богородицы, единая во вселенной сильнее от солнца светится. Так, знай, христолюбче и боголюбче, что все христианские царства пришли до конца и сошлись в единое царство нашего властелина, за пророческими книгами, то есть в ромейське царство. ведь два рифмы упали, а третий стоит, четвертому же не быть»1. Эти слова, написанные где-то между 1510-1524 гг. псковским монахом Филофеем, представляют центральную идею русской мессианской теории «Москва - третий Рифм» (* Здесь подаем краткий вариант Филофеевой концепции, высказанный им в «Послании къ Мисюре Мунехину против звhздочетцев и латинъ». Развернутые редакции этой концепции содержат его «Послание къ великому князю Василию. В немъ же в исправлении крестнаго знамения й в содомском блудh» (~1510-1511 гг.). ). Именно они стали азбукой идейно-духовного мышление тогдашних и следующих русских поколений, непоколебимыми основами национальное мировоззрения, Альфой и Омегой всего русской жизнь. Довольно поверить, что скромный игумен псковского Елеазарового монастыря Филофей, писать свои послания к московским властителям, догадывался, какие дальновидные следствия будут иметь его мысли для Московской (Русской) государства, ее соседей да и, наверное, всего мира. Припускать это разрешает то обстоятельство, что послание, которые содержали мессианскую идею и ее обгрунтування, были ничем другим, как ходатайством перед московскими князьями за подчиненных ими в том времени его земляков - псковичив. Террор, устроенный в Пскове завоевателя- мы после его окончательного здолання в 1510 г., подобный тому, который чуть раньше был содеян в Новгороде, побуждал это видное духовное лицо писать к московскому князю Василия Ивановича и его псковского наместника Мисюри Мунехина, со временем к Ивану Грозного с просьбами о прекращении расправ и грабежа над псковичами: «не поднимай, царю, заповеди, [...] не обижай, царю, божьих церквей и честных монастырей», «изменения скряжничество на щедроты, безжалостность на милость. Утешь плачущих и вопиющих день и ночь, порятуй кривджених от обидчиков»2 и т.д. Это подтверждается и мысленным взором автора первого научного исследования Филофеевой наследства (правда, из позиций того же мессианства) В.Малинина, который не возражал, что целью посланий Филофея к князю было «стремление вызвать сочувствие к опальным псковичив»3. Мессианскую формулу в текст посланий Филофей вкладывал, прежде всего, стараясь уласкавити завоевателей, польстить им, в конце концов, для того, лишь бы быть услышанным. Шансы для возвращения Пскову предыдущего статуса были более чем призрачными, поэтому надо было, с одной стороны, приспосабливаться к новым условиям, а из другого, попробовать прекратить преследование несчастных псковичив, спасти уцелевшее; и этого не мог не понимать Филофей. В пользу этого предположения свидетельствует тот факт, который лишь пять посланий, адресованных в самый раз московским владоможцям, из больше чем двадцати известных Филофеевих произведений, содержали фрагменты мессианской риторики. Вместе с тем, надо признать, что едва ли то была обычная подхалимская лесть. Очень вероятно, что Филофей, на собственные глаза увидев политическую и милитарну потугу Московского государства, мог подвергнуться влиянию господствующего тогда суеверного провиденциализма и актуальные для него события воспринимать как какое-то «высшее провидение» или «Божью карюю», а заодно искренне поверить в «божественное» призвание Москвы. Не может быть сомнения в одном: сформулированная Филофеем мессианская идея упала на благодатный грунт московской действительности. Таким грунтом для молодого агрессивного государства были, прежде всего, героическое освобождение от рабской монгольской зависимости (1480 г.) и все более возрастающий экспансионизм в досить-таки благоприятных для этого геополитических условиях (дезориентированные упадком Золотой Орды соседи на востоке, неоклиганий от золотоординських наскоков и внутреннего раздора Киев на юге, несравненно меньшая воинственность Литовского княжества на западе). Не последнюю роль сыграли здесь и господствующие среди населения в то время есхатологични и хилиастични расположения духа, связанные с неожидаемый счастливым окончанием 7000 года за старым летосчислением (1492 г.), дать «конца мира»: Московское княжество устаивало, что на фоне упадка когда-то могущественной Византии воспринималось москвинами неопровержимым доводом «богообраности» их родины. Поэтому Москва была готова воспринять эту мессианскую формулу, так удачно смоделированную к тогдашним московским реалиям мудрым монахом; иначе, едва ли мы хотя бы услышали о существовании самого Филофея и его концепции. Тем не менее, уже очень скоро, онтологизуючись путем абсолютно некритического и универсального ее применения московскими вождями, а потом и всем социумом, она самая начала создавать эту реальность, влиять на ход истории в Восточной Европе, а позднее и в целом миру. Уже того же таки XVI ст., за Ивана IV, концепция «Москва - Третий Рифм» становится полноценной государственной доктриной. За непосредственное ее влияния происходят такие доленосни события, как официальное провозглашение Московского княжества царством и царское венчание Ивана Грозного (1547 г.), церковные соборы 1547 и 1549 гг., Стоглав 1551 г. Последние в значительной степени подготовили образование Московского патриархата (1589 г.), утвержденного завизированной подписью и печатью вселенского патриарха «Уложенной грамотой», куда почти дословно вошла Филофеевська формула. Где-то в это время концепция овладевает кругами властной элиты, наипрежде боярами, постепенно просачивается в более широкие народные массы; одно слово, переносится к сфере бытового употребления. О.Оглоблин обращает внимание на такой интересный факт. В 1594 г. двоюродный брат будущего царя Бориса Годунова, боярин Дмитрий Годунов, передавая в дар одному з монастырей рукописную «Лицевую Псалтырь», сделал надпись, что это творилось «года 7102 в Бог береженному и царствующем граде Москве, Третьем Риме»4. Здесь следует также заметить, что где-то в это время эта концепция целиком овладела даже такой специфической частью московского общества, как старообрядцы, которые, несмотря на ярую оппозиционность и к официальному православию, и к светской власти, настолько прониклись мессианскими постулатами, которые объявили их творца - Филофея - святым. В середине XVII ст., за царя Алексея, концепция получает четкую внешнеполитическую объективацию с украинским и константинопольским направлениями. Более всего усилий было брошено на первый: независимая православная Украина представляла незаурядную угрозу для «третьоримськой» Москвы, прямо противоречила ее идеологии. Ведь согласно Филофеевою концепцией, Москва оставалась последним и единым православным государством; кроме того, именно Киев отыгрывал в этой теории чрезвычайно важную роль поеднувальной звена с наследством «старых Рымов», без него Москва теряла необходимую основу своей идеологии - историческую тяглисть. Поэтому Киев, этот потенциальный IV Рифм, в глазах москвинив, не имел права на существование и позарез должен был погибнуть. Тогда же было впервые накреслено планы овладения Константинополем, ИИ Римом. Преобразование Московского царства в Русскую империю в XVIII ст. вызвало к значительной эволюции первоначальной мессианской формулы; однако это были изменения фасадные, которые ни одним чином не повлияли на суть московской мессианской теории. Знаменитая реформа Петра И, направленная, в первую очередь, на изменения внутреннего понимания царской власти и ее взаимоотношений с церковью, привели не к секуляризации, а к окончательному утверждению цезаропапизму, как того требовала старая концепция Филофея. Чрезвычайного подъема теория Третьего Риму достигла за властвование Екатерины ИИ. В последнюю четверть XVIII ст. внешнеполитическая активность империи, которая вылилась в ряд российско-турецких войн, была буквально пронизанная мистическими «третьоримськими» мечтами завоевания Ближнего Востока - так называемым «Греческим проектом» овладение Черным морем, протоками Босфор и Дарданеллы и, главное, Константинополем. Символическим признаком фанатичной веры Екатерины в эти грандиозные планы было крещение ее внука именем Константин, именем славного византийского цисаря: «в своих планах она воображала его Византийским императором»5, - убежденная Н. Полонська-Василенко. Навязчивая идея овладения Константинополем достала достойное продолжение и в XIX ст. 1807 г. в Тильзите Александр И, перекраивая вместе с Наполеоном карту Европы, настоял на отнесении Османской империи и Балкан к сфере русского влияния; а уже через 5 лет, воюя со своим недавним полюбовным партнером, объявил эту войну «священной». За Николая И дошло даже к тому, что очередную войну с Турцией (1853 г.) было приурочено к 400-лиття падение Византии; понятно, что и на этот раз войне предоставили «священный» характер - войны против пивмисяця, в оборону креста. Не оставляет эта идея ни Александра ИИ, нет, тем более, Николая ИИ. Как писал на поч. XX ст. министр иностранных дел империи С.Сазонов, «Восточный вопрос» стало «главному вопросом русской внешней политики в смысле вековых ожиданий России»6. Старая мессианская теория не только не была разрушена «к основанья» большевистским режимом, а, наоборот, - получила второе дыхание. Химерические идеи мировой революции и всемирного «водительства», концепции на манер «экспорта революции» - неопровержимое этому подтверждение. Которые же причины того чрезвычайного веса и назойливой непрерывности Филофеевой концепции, такого страстного увлечения ею россиян уже на протяжении шести столетий? Не будем игнорировать сугубо формальная сторона дела. Речь идет о неизменности на протяжении возрастов самой «третьоримськой» формулы (за исключением разве что незначительного корректирования мессианской риторики соответственно исторической конъюнктуре). Этому надо завдячувати, прежде всего, самому лицу проникновенного псковича, который позаботился о надлежащем жанре - послание, которое содержало значительную психологическую нагрузку авторитетного наставления потомков древним прадедом, мудрецом из глубины возрастов, а также оригинальный стиль - такое себе религиозное заклинание, выдержанное в строгом церковно-библейском духе. Нельзя не принимать во внимание и многочисленные случаи фальсификаций грамот, летописей, легенд и т.п. книгочеями-переписчиками и издателями с целью их «согласование» с теорией ИИИ Риму, особенно в XVI, XVII и XIX возрастах. Красноречивым примером могут служить приключения с документацией свидетельств московских очевидцев заключения Флорентийской унии Римской и Константинопольской церквами с целью спасения Византии от турецкой угрозы (1439 г.). Даже русский исследователь времен Николая ИИ А.Щербина, высказываясь об авторстве одного из произведений, который якобы должен был принадлежать члену московской делегации на соборе, констатировал, что это произведение вышло из-под пэра человека смышленой, которая в свое время имела авторитет. В любом случае, только не из-под пэра Иерея Симеона вылился этот «официальный» компилятивное произведение с довольно тщательной литературной обработкой7. Эта и другие фальсификации относительно унийних источников имели целью спаплюжити самую идею унии, которое было конечним для подтверждения важного пункта концепции «Москва - Третий Рифм» - греховную латинизацию Византии («...с того времени Константинопольская Церковь разрушена и разложилась, как овощное хранилище»8). Кроме того, имели место извращения самого текста посланий: например, употребляемое Филофеем «Ромhйское царство» (т.е. «Византийское») во многих известных теперь редакциях фигурирует не иначе, как «Росейское царство», хотя во время написания посланий такого понятия еще не существовало. Тем не менее здесь выдается доцильнишим остановиться на таких шести функциональных аспектах концепции ИИИ Риму, которые, по нашему мнению, более всего послужили причиной закоринення этой формы мессианства в русском сознании и действительности:Экспансионистская функция. Не удивительно, что об экспансионизме Москвы написаны тома: россияне буквально жилы бесконечными войнами и конфликтами, пов'язанами с расширением своих политических границ. Во все времена «героизм» кровавых покорений государств и народов воспевал в песнях и поэмах, а любое поражение в этом деле считалась национальной трагедией. Милитарна «величие» империи переполняло сознание властителей и простого люда, тогда как внутренняя, социальная жизнь наций на этом тли, казалось, выпадало из русской действительности, было второстепенным. Едва ли мессианская теория была первопричиной экспансионизма; таким стал неумолимый закон государственного выживания в давних (да и более поздний) временах, умноженный на унаследованный от Орды непомерный захватнический запал. Поэтому эта концепция лучше выполняла функцию идеологического прикрытия и морального оправдания. Однако, без сомнения, она очень приложилась к воспитанию у россиян духа завоевателей, которую со временем в мировой литературе назовут «ментальнистю фанатичного Шовина» - «шовинизмом». Иначе и не могло быть, ведь благодаря мессианству экспансию в глазах москвинив, а со временем россиян, было, фактически, «освящено»: каждая война московского или питерского властителя получала статус «священной», «праведной»; все эти войны велись у имени и ради «божьего» призвания, «высших» целей, несли миру «спасение». Вот тогда уже процесс завоевания лишался любых этических барьеров, а самая экспансия из средства превращалась в самодовлеющие цель и цель



Вернуться назад